>>

После вчерашнего дождя земля раскисла, так и липнет к ногам. Еще
неделя таких дождей - и не дай Бог не выдержит плотина, возведенная вокруг
шахты, чтобы не затопило ливневыми водами. Строили-то ее шесть лет назад,
еще при прежнем бургомистре.
Грунтовые воды из шахтных стволов откачивали при помощи конного
ворота. Старый Тенебриус, известный в городе нищий, который знал все на
свете, относился к этому с нескрываемым неодобрением: для такой работы
лошади, мол, слишком дороги. И пускался в мутные воспоминания: в его-де
время ворот крутили рабы. "Да какие еще рабы, Тенебриус?" - ярился
Бальтазар Фихтеле, местный умник, наседая на старика со своими дурацкими
расспросами. Тот отмахивался, плевался - не хотел попусту тратить слова на
разговоры с молокососом.
Тенебриус был странным человеком. На вид ему можно было дать лет
шестьдесят. А можно и все сто. Можно и двести, но лучше об этом не думать.
У него неопрятная лохматая голова, серые волосы, крупный острый нос и
большой рот без единого зуба. На загорелом до красноты морщинистом лице
горят крошечные черные глаза - невольно поежишься, если зацепишь их
взглядом.
Нищий жил в лачуге, кое-как слепленной из всякого хлама, на самом
берегу Оттербаха, у старого, давно уже обвалившегося забоя. Туда и
ходить-то не любили.
Среди горняков бродили упорные слухи о призраках, гнездящихся под
землей, в затопленных или засыпанных шахтах. С этим суеверием ничего не
могла поделать даже католическая церковь. Время от времени отец Якоб
вдохновлялся той или иной буллой, добравшейся из Рима до дикого горняцкого
прихода, затерянного среди Разрушенных гор. И отважно выступал в одинокий
крестовый поход против шахтерского язычества. Но его пламенные проповеди
скоро забывались, а страхи - вот они, страхи, каждый день рядом и забыть о
себе не дадут.
Куда больше успеха имели рассказы доротеиного брата Бальтазара.
Чему-чему, а складно врать, подливать масла в огонь да стращать глупых баб
и суеверных рабочих в университете его научили. И нужно отдать должное
Бальтазару - истории он сплетал преискуснейше, просто мороз по коже. И
хочется уйти, а любопытство не отпускает, заставляет слушать дальше. Хоть
все и понимали, что подрывник Фихтеле - сумасшедший, а поневоле верили.
Больно уж убедительно врал.
Шахта, которую облюбовал Тенебриус в качестве соседки, и вовсе
пользовалась недоброй славой, вполне заслуженной. Ее называли "Обжора",
потому что там постоянно гибли люди - то обвал, то вентиляционный ствол
рухнет. Но больно уж много серебра добывали из ненасытного брюха Обжоры. И
горняки, в который уже махнув на все рукой, брались за выгодный подряд. И
Обжора проглатывала их, одного за другим. Так и шло год за годом, пока
однажды не обвалилась, погребая под собой и серебро, и пятерых человек, и
все их оборудование.
Это случилось почти двадцать лет назад, таким же тихим летним
вечером, как и во время вчерашних похорон. Отец Якоб вел службу в
горняцкой церкви. Туда ворвались люди - грязные, с окровавленными руками,
и следом за ними ворвалась в церковь большая беда и закричала о себе во
всю глотку.
Эгберт, тогда еще подросток, завопил тонким голосом:
- Обжора рухнула!
Все в один миг пожрала Обжора - и тихий вечер, и богослужение, и
человеческий покой. Запах пыли и пота поглотил запах горящих свечей и
ладана. Прихожане повскакивали со скамей, хлынули к выходу. В спешке сбили
с ног отца Якоба, хлынули к выходу.
До ночи раскапывали завал, потом стало темно, и пошли по домам.
Только Эгберт и еще двое (теперь-то они уже умерли) возились всю ночь,
ворочали камни. У Эгберта остался под завалом старший брат, кормилец всей
семьи.
Утром никто не вышел на работу. Разбирались: кто первым додумался
нарушить цеховой устав, работать на закате, когда всякую трудовую
деятельность положено прекращать? Так ни до чего и не договорились; все
виновные погибли вместе со своей виной.
Ожесточенно спорили: разбирать ли завал, доставать ли тела. Одни
требовали, чтобы погибших извлекли из-под камней, предали христианскому
погребению. Не собаки ведь, добрые католики. Разве они заслужили, чтобы их
бросили в чреве Обжоры, как ненужный хлам?
Другие возражали: хватит смертей, мало, что ли, людей погибло уже
из-за своей жадности? Шахта старая, укреплена плохо, кое-где деревянные
распорки подгнили - неровен час засыплет и живых, и мертвых, всех погребет
в одной могиле.
Наконец остановились на вполне здравой мысли - освятить землю вокруг
шахты и поставить на ней крест. Долго уламывали отца Якоба, который не
упустил случая выторговать для церкви хорошую серебряную дароносицу. На
том и ударили по рукам со святой католической церковью раменсбургские
горняки.
Обжору с тех пор, понятное дело, старались обходить стороной.
Остановиться у черного креста - и то казалось дурной приметой.
Именно там Тенебриус выстроил себе хижину.
Иногда он приходил к началу работ, топтался возле шахтных стволов,
вступал в беседу с людьми. Его вежливо выслушивали, угощали - неровен час
рассердится Тенебриус.
Был он, по шахтерскому понятию, чем-то вроде духа-охранителя
оттербахского рудника. К людям не добрый, не злой, а к руднику -
по-хозяйски бережливый. И потому лучше его не гневить.
Иногда Тенебриус давал советы. К ним прислушивались - старик говорил
дело.
Его знали все. Дюжина свирепых псов, охраняющих рудник по ночам, ели
из его рук. И не было в Раменсбурге человека, который не помнил бы
Тенебриуса таким, каким он был сейчас: глубоким стариком, мудрым недоброй,
какой-то нехристианской мудростью, уродливым и страшным.

Далее>>